РУССКАЯ ЯЗЫКОВАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ В АСПЕКТЕ ЛИНГВОДИДАКТИКИ

Аннотация

В статье рассматривается вопрос о том, как грамматическая и фонетическая системы языка влияют на стратегию языкового мышления и формируют основу русской ментальности, идущей из глубины веков.

Полный текст

Обучая иностранному языку, мы не просто погружаем учащегося в иную языковую стихию, мы формируем у него иной взгляд на мир и на свое место в этом мире. «В каждом языке, - пишет Вильгельм фон Гумбольдт, - заложено самобытное миросозерцание. Как отдельный звук встает между предметом и человеком, так и весь язык в целом выступает между человеком и природой, воздействующей на него изнутри и извне» [1. С. 80]. «Освоение иностранного языка, - замечает ученый далее, - можно уподобить завоеванию новой позиции в прежнем видении мира» [Там же]. Важно подчеркнуть в этих словах В. Гумбольдта, что в процессе усвоения иностранного языка человек лишь осваивает «новую позицию», которая опосредована «прежним видением мира», то есть, оставаясь верным духовности своего языка, иностранец обогащает свой взгляд на мир и мир становится богаче для него. «Тот, кто имеет язык, “имеет” мир», - пишет Х-Г. Гадамер [2. С. 269]. Путешествуя в страну иного языка, мы всегда «возвращаемся домой, обогащенные новым опытом. Эмигрируя, не возвращаясь домой, мы, тем не менее, никогда не забываем свой дом полностью» [Там же. С. 266]. Образ мира, который человек носит в себе, дополненный взглядом на него из мира другого языка, подобен голографической картинке. При легком смещении угла зрения эта картинка слегка поворачивается и, оставаясь верной самой себе, обнаруживает новые горизонты или в привычном мире позволяет увидеть новые грани[5]. Язык самым тесным образом связан с мышлением. Связь языка и мышления - предмет самых глубоких изысканий разных, не только гуманитарных, наук. Однако, независимо от того, считать ли язык средством «доступа к мыслительной, ментальной, интеллектуальной и интериоризованной в голове (мозгу) человека деятельности» [4. С. 69] и тем самым разграничивать язык и мышление; или же рассматривать язык и мышление как «неразрывные части единого целого - человеческого организма как самоорганизующейся живой системы» [5. С. 2010], а языковую деятельность считать основой человеческой когниции, сущность языка как «артикулированное оглашение мысли» [6. С. 266] остается неизменным. Коллективный носитель языка связан не только фактом общения на этом языке, но и мировоззренческими, ментальными, поведенческими характеристиками, обусловленными историей развития общества, религиозными представлениями нации. Невозможно освоить язык, не овладевая присущими языку особенностями означивания - обретения смысла с помощью знаков. «Язык - единственное средство, способное помочь нам проникнуть в скрытую от нас сферу ментальности, ибо он определяет способ членения мира в той или иной культуре» [7. С. 8]. Ментальность, которая понимается как «миросозерцание в категориях и формах родного языка, в процессе познания соединяющее интеллектуальные, духовные и волевые качества национального характера в типичных проявлениях» [8. С. 15], изменяется очень медленно, она чрезвычайно устойчива и консервативна. Может быть, это и является основанием сохранности нации, ее непохожести на другие. И самое постоянное в ней - это язык. «Мы живем, - пишет Т.Б. Радбиль, - в культурной среде, в культурной оболочке нашего языка. Язык незаметно для нас пронизывает все области нашего опыта взаимодействия с внешним миром и все попытки заглянуть в себя, он незримо присутствует в нашей сфере ценностей и системе жизненных установок, определенным образом окрашивая и интонируя нашу познавательную и ориентационную деятельность по отношению к экстралингвистической реальности. Не случайно выдающийся философ А. Хайдеггер назвал язык “домом бытия”, тогда как традиционный взгляд на вещи вроде бы предполагает обратное - “бытие есть дом языка”» [9. С. 20]. Именно ментальностью нации можно объяснить такие феномены русской культуры, как, например, архитектурный облик русского храма, в котором экстерьер резко контрастирует с интерьером. Снаружи русский храм, по словам Д.Л. Андреева, - проявление высшей гармонии будь то собор, «осью которого является белый кристалл - белый собор с золотыми куполами и не изменяет своего отношения к миру, как изменило бы его водное животное, сделавшееся наземным, - но, сохраняя свое собственное отношение к миру, расширяет и обогащает его за счет другого языкового мира» [2. С. 269]. При усвоении иностранного языка не появляется иная, «вторичная», языковая личность, а происходит изменение и обогащение собственного сознания, в том числе и языкового. Речевая практика на другом языке не изолирует языковые личности (изоляция превратила бы общение в хаос), а усложняет сознание человека, делает его общение более осмысленным и комфортным. столпообразной колокольней» [10. С. 36], устремленный ввысь, к небу, к Богу, или «пестрый теремообразный цветок, изгибающийся своими деревянными или каменными лепестками и будто пребывающий в вечном веселии» [Там же. С. 327], а внутри - другая гармония: «решетчатые оконца, узкие притворы, низкие своды, тяжелые устои, суровые лики, полумрак», иконы, звонкие краски на которых погашены копотью мерцающих свечей. Почему народы, живущие почти в одних географических условиях, в сходных общественных формациях, создали совершенно непохожие архитектурные символы? А литература? Разве можно представить, например, чтобы гений Ф.М. Достоевского появился во французской культуре, а Ги де Мопассана - в русской? Что ни возьми: литература, архитектура, музыка, живопись, фольклор… всё национально окрашено! Не грозят ли процессы глобализации, которые активно протекают сейчас в мире, потерей национальной идентичности? Язык менее других знаковых систем подвержен изменениям. Свою особость он сохраняет потаенно, независимо и незримо от его носителей. Существует надежда, что ни процессы глобализации, ни реформы русского языка, о которых говорится постоянно в нашем обществе, не смогут разрушить его самобытность. Так в чем же загадка языка? Что есть такое в языке, что формирует в русском человеке особое мировидение, особую «духовную реальность» [11], делает язык универсальной системой фиксации человеческих представлений, позволяет различным людям, не задумываясь, в каждодневной практике присваивать язык, считая его своим. Человек, «получая по праву рождения язык и выраженные в нем идеалы, ценностные установки и смысложизненные представления… наследует языковую, речеповеденческую, дискурсивную, концептуальную и другие картины мира, которые становятся своего рода матрицей его языкового бытия» [12. С. 1411]. В современной лингвистической литературе проблеме специфики русского менталитета посвящено огромное число работ. Первой, кто начал разрабатывать эту тему, считается А. Вежбицкая, назвавшая «душу», «судьбу» и «тоску» главными константами русской цивилизации. Однако задолго до А. Вежбицкой проблема русской ментальности волновала выдающихся русских ученых, филологов и философов. Еще К.С. Аксаков, А.С. Хомяков, а затем Н.А. Бердяев, В.С. Соловьев и др. пытались отыскать «основу формаций русской души» [13. С. 30]. Рассуждения о ментальности затрагивают прежде всего лексический уровень языка. И это понятно. «В лексических единицах, рассматриваемых с ономасиологической точки зрения, то есть в их отношении к экстралингвистическим данным (к миру и человеку), естественно зафиксированы их многообразные свойства, качества, представления» [14. С. 120]. Лексическое значение слова, представляя собой многокомпонентную структуру, способно не только отразить сигнификат и денотат, но и содержать культурные, стилистические, экспрессивные коннотации. Национально-специфическая информация, лежащая в основе языковой картины мира - образа мира, запечатленного в семантике языка - аккумулируется прежде всего в лексике. А.Ф. Лосев утверждал: «…наименовать вещь - значит понять ее, ибо тот, кто именует что-нибудь, должен и отличать себя от именуемого (вещественно) и отождествлять себя с ним (по смыслу), а это смысловое, умное отождествление себя с вещью, которая, как вещь, продолжает быть отличной, и есть понимание» [15]. Поскольку словом именуется не просто вещь, а возникающий в сознании человека концепт, стоящий за словом, именно лексика легла в основу стремительно развивающейся сегодня такой отрасли языкознания, как «концептология». Грамматика в отличие от лексики не несет вещественной информации, в акте речи она не является предметом сообщения. Однако грамматика, так же как и лексика, представляет действительность и участвует в формировании связи между языком, сознанием и действительностью. «Культурологическая маркированность грамматики гораздо более тонкого свойства» [16. С. 30], чем маркированность лексическая. Грамматика не рефлексируется носителями языка. Она служит когнитивным фоном, обеспечивающим континуальность языкового пространства. А ее экспликация подобна расшифровке культурного кода. Как замечает Р. Якобсон, грамматика, подобно геометрии, «налагает простые геометрические фигуры поверх живописного мира частных предметов и поверх конкретной лексической “утвари” словесного искусства» [17. С. 415]. Грамматика, по мнению Р. Мюнха, - «это страна без границ с обширными еще не изученными областями, всегда открытая для новых находок и исследований; эта наука обладает почтенным возрастом, благородным происхождением и сегодня еще достойна усердных трудов» (цит. по [18. С. 267]). Если словарь снабжает нас системой понятий, то «за синтаксисом закреплена система “конфигураций”, которые организуют эти понятия в коммуницируемые формы (Jackendoff)» [19. С. 306]. Грамматика, представляя собой когнитивный механизм построения предложения, имеет наивысшую степень обобщения. В ней отражены базисные пропозиции, которые организуют мысль, оформленную в опоре на национально обусловленные средства выражения. Трудности, с которыми сталкивается иностранный учащийся, а также их ошибки, могут в известной степени служить ориентиром в определении специфики отражения образа мира в языке. Отметим некоторые из них. Падежная система вызывает трудности у всех без исключения иностранных учащихся. И это понятно. Многозначность падежей, многообразие флексий существительных, прилагательных, числительных, местоимений, связанных с категорией падежа, разнообразие чередований в основе существительных при их словоизменении, а также предложно-падежное управление представляют серьезную трудность для иностранцев. Русский язык принадлежит к языкам синтетического строя. В нем грамматические отношения выражаются «в пределах одной словоформы (без помощи служебных слов, порядка слов и суперсегментных единиц)» [20. С. 532-533], что формирует высокую предсказуемость употребления форм как в письменной, так и в устной форме. Категория предсказуемости во многом обуславливает согласованность и связанность русского синтаксиса. Еще до предложения можно определить семантическую роль, которую будет играть слово в предложении. Например, форма книгу свидетельствует о том, что это слово женского рода, единственного числа и стоит в винительном падеже. В предложении оно будет выступать в роли прямого дополнения: Он читает книгу; Он покупает книгу. В аналитических языках «грамматические отношения выражаются служебными словами, порядком слов, интонацией» [Там же. С. 530]. И до словосочетания или предложения нельзя сказать, какую функцию будет выполнять слово. Например, слово round может обозначать совершенно разные грамматические явления: a round table - круглый стол; to make (the lips) round - сделать (губы) круглыми; а round of politicians - круг политиков. Русский падеж не является чисто морфологической категорией, потому что те роли, которые способна выполнять падежная форма в предложении, зависят не только от самой категории, но и от синтаксической позиции имени в предложении: город моей мечты; это - город, где я родился; я еду в город; я вижу город, а также от примененных служебных слов: поехать лесом, поехать по лесу, поехать через лес, поехать вокруг леса. Как известно, падежная форма имени в предложении может как относиться к одному слову в предложении, так и распространять все предложение в целом. В присловной позиции главное и зависимое слово соединяются на основе согласования, управления и примыкания. При согласовании зависимое слово уподобляется главному в общих для них грамматических категориях (роде, числе, падеже): веселый друг, веселого друга, веселому другу; веселая подруга, веселой подруги, веселой подруге и т.д. При управлении формируется связь, при которой лексико-грамматические свойства главного слова предопределяют наличие зависимого имени в форме косвенного падежа: писать другу, писать письмо, писать о брате; книга про войну, книга с иллюстрациями, книга без обложки. Овладеть русским языком невозможно без усвоения синтаксической связи управления, прежде всего глагольного управления. Большую роль в предсказуемости управляемой формы зависимого члена играет глагольная префиксация. Приставка в глаголе способна не только менять его видовую семантику: делать/сделать, модифицировать его лексическое значение: войти, выйти, подойти, отойти зайти, обойти и т.д., но и обуславливать характер сочетаемости глагола, предопределять форму зависимого слова: войти в дом, выйти из дома, подойти к дому, отойти от дома, зайти за дом, обойти дом. Кроме префиксации в формировании связанности форм в словосочетании активное участие принимают суффиксальные средства: учить (учить русскому языку детей) - учиться (учиться музыке), учительница (учительница по английскому языку), учебник (учебник по химии), а также префиксально-суффиксальные способы: писать (писать письмо другу) - записать (записать телефон в книжку), расписаться (расписаться в получении документа), подпись (поставить подпись под документом) и т.д. Наличие в языке различных способов выражения значения слов с помощью окончаний, префиксов, суффиксов обеспечивает формальную избыточность создания смысла. «Плеоназм (избыточность выражения) - особенность русской речи» [21. С. 76]. Избыточность выражения смысла формирует высокую предсказуемость, стабильность и надежность организации русского предложения. Именно избыточностью средств выражения можно объяснить свободный порядок слов в русском языке (в отличие, например, от английского, аналитического, языка, где значение словоформы, ее функция и роль определяются позицией в предложении). Благодаря синкретичному способу выражения грамматических значений в методике преподавания русского языка иностранцам основополагающим является функционально-коммуникативный метод: грамматические формы вводятся не изолированно, а на синтаксической основе, то есть в составе словосочетания и предложения (подробнее см. [22]). Подобный подход предполагает тесную взаимосвязь всех уровней языка: лексики, морфологии, синтаксиса, словообразования, фонетики. Флективная «природа» русского языка, пишет А.А. Тихонов, «достигаемая с помощью богатства суффиксов, аффиксов, префиксов, а также лабильность грамматических форм и т.п. в достаточно полной мере показывает его открытый, пластичный, соборный и динамически меняющийся характер» [23. С. 170]. «Пластичный» характер русского языка отражается и в фонетике, в особенностях звучащей речи. Русское ударение создает уникальный звуковой образ слова. Гласный, на который падает ударение в слове, отличается от безударных бо́льшей длительностью, напряженностью и силой. На редуцированном гласном ослабляется сила произнесения звука и резко сокращается время его произнесения. В результате - ударный гласный становится акустически интенсивным, а безударные гласные подвергаются редукции, количественной и качественной: го́род, городово́й, за́городного: [го́рът], [гъръд/\\во́й], [за́гъръднъвъ]; пяти́десяти: [п’ит’и́д’ьс’ьт’ь]. Редукции гласных, ассимиляция согласных по глухости-звонкости, оглушение звонких согласных в конце слова, ассимиляция согласных по мягкости, выпадение согласных в консонантных сочетаниях - всё это формирует слитность произношения. Избыточность средств выражения смысла в синтетическом русском языке обуславливает, например, направление ассимиляции согласных звуков: для русского языка характерна регрессивная ассимиляция, когда последующий звук меняет качество предшествующего: поезд - [по́ист]. В английском же, аналитическом, языке, напротив, - ведущей ассимиляцией является прогрессивная: предшествующий звук влияет на последующий. Для английского языка необходимо сохранить облик слова в потоке речи, не допустить размывания границ между морфемами. Синтетический же строй русского языка не предполагает тесной взаимосвязи между морфными и слоговыми границами, что обуславливает подвижность слоговой границы между морфемами в слове: год, но го-до-вой, в фонетическом слове: перед обедом - [п’ь-р’ь-д/\\-б’э́-дъм]. Слитность произношения характеризует и звучащее предложение - высказывание. С точки зрения ритмико-интонационной особенности русской звучащей речи высказывание членится не на слова, а на синтагмы. В звучащей речи группы слов в синтагме произносятся слитно, непрерывным потоком, с одним интонационным центром. Паузы делаются только между синтагмами. Отличительной чертой русской звучащей речи является переразложение границ слогов на стыках слов в синтагмах: вот опять окно - [во́-т/\\-п’а́-т’/\\к-но́]. Подобно ударению в слове интонационный центр в синтагме (вместе с движением тона) организует предложение, создавая неповторимый облик русской звучащей речи. Слитность звучащей речи в русском языке поддерживается характером артикуляционной базы русского языка - совокупности привычных движений и состояний органов речи, необходимых для произнесения звуков. Артикуляционная база «формируется на основе динамики - определенных артикуляций, свойственных русскому языку, и статики - артикуляционного уклада - установки артикуляторов, находящихся в положении, обеспечивающих экономное выполнение произносительных движений» [24. С. 22]. «Русский молчит по-русски» - это значит, что в состоянии молчания наши артикуляционные органы находятся в положении, удобном для произнесения русской речи. Для русского языка характерно следующее положение артикуляторов: губы несколько вытянуты вперед; кончик языка упирается в нижние зубы; переднесредняя часть языка чуть приподнята к небу. В английском языке, например, (особенно в его американском варианте) в состоянии покоя наблюдается совершенно другое положение органов речи: губы слегка растянуты и напряжены; кончик языка загнут к верхним зубам и слегка оттянут назад; средняя часть языка занимает ровное плоское положение в полости рта. Для русского языка характерна изготовка артикуляционного уклада на [и], для английского - на [ǝ]. При общении с американцами складывается впечатление, что они люди веселые, потому что улыбка постоянно присутствует на их лицах. Русские же производят впечатление людей грустных, недовольных, даже хмурых. Улыбка, вернее, - положение губ, сопровождающих улыбку, не характерна для речи носителей русского языка. Улыбчивость и неулыбчивость связаны не только с характером американцев и русских. Скорее, дело в особенностях артикуляционного уклада носителей русского и английского языков. Отодвинутость основных артикуляций в глубь ротовой полости автоматически раздвигает губы. И напротив, сосредоточие артикуляций в передней части ротовой полости, у нижних зубов, продвинутость языка вперед препятствуют постоянному раздвижению губ в русском языке[6]. Явления слитности, связанности, согласованности, подтвержденные грамматическими и фонетическими данными, не лежат на поверхности коммуникации. Они заложены глубоко в структуре языка. Эти явления свидетельствуют о своеобразном восприятии мира носителями языка. Будучи языковыми универсалиями, они отражают «закономерности, характеризующие свойственные данной ментальности особенности согласования: оно происходит за счет подстраивания под другого через изменение себя» [26. С. 61]. Особая лингвокогнитивная упорядоченность сознания русского человека, отраженная в языке, есть воплощение исторической реальности, которая унаследована этносом. Синтетизм, являющийся, по мнению многих исследователей, более архаичным явлением, чем аналитизм, - не просто системноструктурная черта русского языка; синкретизм - онтологическая основа русской ментальности, идущая из глубины веков. Овладевая иностранным языком, учащийся приобщается к национальному миропониманию изучаемого языка. Методика же преподавания РКИ (русского языка как иностранного) на протяжении многих десятилетий выработала эффективный, лингвокогнитивный методический аппарат, который не только способствует обучению правильному произношению и корректному оформлению мыслей на языке, но и формирует у учащегося готовность к социокультурному взаимодействию с представителями изучаемого языка, развивает у него способность смотреть на мир глазами носителя языка.